Баку
Роза пришла в искусство так, как приходят к источнику: не спеша, с благодарностью, обратившись внутрь. Она не отвергла прошлое — она его переосмыслила. Оставив экономику, взяла с собой главное: чувство структуры. Но заменила расчёт — интуицией. В её мастерской — дыхание гармонии. Формы, выросшие из земли, сна, травы, облаков. Роза не рисует — она выращивает. Каждое её произведение как сад: дикий, честный, живой. Она слышит, как краска ложится на холст, как молчит ткань, как смотрит тень. Работы Розы — это не протест и не исповедь. Это напоминание: искусство может быть тихим. Может не кричать, а укореняться. В заботе. В ритуале. В женщине. Она создаёт место. Где можно остаться. Где не больно быть собой.
Баку
Она оставила экономику, как чужой костюм. И выбрала тишину мастерской, где не нужно объяснять прибыль — достаточно чувствовать свет. Там, где цифры больше не спасают, а формулы превращаются в птиц, зверей, сны и следы пальцев на холсте. Прошла академию, но осталась верна не школе, а себе. Её работы — это не стили, это сгустки жизни: от шепота до рёва. Она рисует эмоцией, кожей, иногда — ногтями. Она — одна из тех, кто не боится глубины. Не боится себя. Она— не про внешнее. Она — про то, что болит внутри, но может быть сказано.
Баку
Художник, чья живопись построена на напряжённом равновесии между хаосом и контролем. В его работах — архитектура внутреннего состояния: стены, которые не держат, и окна, из которых не смотрят. Он исследует пустоту, тишину, размытые границы между формой и исчезновением. Гулиев не изображает — он фиксирует чувство: мимолётное, хрупкое, тревожное. Его живопись — это попытка удержать исчезающее.
Баку
Художник-поэт в живописи. Его работы — это тонкие, вибрирующие конструкции души, словно нарисованные не кистью, а внутренним дрожанием. Галиб работает с полутонами переживаний, создавая мир, в котором каждый цвет — это чувство, а каждый образ — воспоминание до слов. Он избегает громких тем, но в его тишине больше боли и правды, чем в крике. Его искусство — не заявление, а прикосновение, оставляющее след, который не смывается.
Баку
Художник, который пишет не кистью — а воспоминанием. Назим Юнус — один из тех, кто слышит, как звучит Баку в тишине. В его живописи есть свет, который не ослепляет, а греет. Ироничный, тонкий, тёплый — он словно бережно берёт за руку время и рисует с него портрет. Он говорит без слов — через образ, который стал паузой. Мудрой. Пронзительной. Настоящей.
Баку
Художник с кинематографическим чувством пространства. В его картинах архитектура — это воспоминание, боль, граница между тогда и сейчас. Он не изображает дома — он пишет психогеографию города, в котором не осталось никого, кроме тени прошлого. Гусейнзаде работает не с ностальгией — а с внутренним движением: изнутри наружу и обратно. Он не боится пустоты. Он делает её главным персонажем.
Баку
Художник - мистификатор, носитель шаманского кода. Он работает с архетипами, древними символами, героями и тотемами. Карача — не просто художник, а визуальный сказитель, который превращает фигуру в заклинание, а образ — в ритуал. Он не лечит — он открывает старые раны и смотрит в них. Его живопись — это вызов рациональному. Он работает на стыке сна и реальности, транса и мифа. Его герои не просто персонажи — они медиаторы между мирами, между бессознательным и явным, между телом и духом. Он работает не с формой, а с энергией. Его краски вибрируют, как кожа перед грозой. Он не боится тьмы — он её приручает. Потому что знает: за каждой маской — лицо, а за каждым символом — личная правда.
Баку
Молодой художник, работает с телесностью, вытесненными желаниями, жестами боли и свободы. В его работах фигура человека часто деформирована — как способ визуализировать внутренний конфликт. «Синяя птица» в его мире — это не утопия, а то, что осталось невысказанным. Он рисует отсутствие дозволенности быть собой. Каждая поза — как компромисс между криком и молчанием. Его персонажи не стремятся вырваться — они уже приняли невозможность полёта. И оттого их жесты — ещё трагичнее. В его красках нет утешения. Цвет становится средой, в которой задыхается желание. Синяя птица сидит внутри — как символ того, что нельзя освободить, не сломав самого себя. Именно в этом отказе от иллюзий — главная честность его живописи. Он не даёт надежды. Он даёт зрителю то, от чего мы привыкли отворачиваться: момент, когда свобода становится слишком опасной.
Баку
Художница, работающая с темой травмы, памяти и женской внутренней силы. Её визуальный язык строится на напряжённом контрасте между декоративностью и болью. Рамина соединяет графику, живопись и авторскую символику, создавая глубокие психологические портреты. Каждая её работа — это внутренний монолог, в котором фигура не позирует — а выговаривается. Она изображает не лицо, а переживание, не позу, а сжатый комок воспоминаний, которые невозможно проговорить иначе, кроме как через краску. В её работах нет театра. Только честность — на грани надлома. Это живопись, которая не объясняет — а оставляет след под кожей.
Баку
Современный азербайджанский художник. Работает в жанре экспрессивной живописи. Его визуальный язык — это жест, текстура и молчание. Наджафов не рисует сцены — он фиксирует внутренние состояния. Каждая работа — это монолог боли, одиночества и существования без фильтров. Его краски не для украшения — они для обнажения. Он не ищет формы — он рвёт поверхность. В его живописи нет места позе. Только честность, доведённая до предела. Это искусство, которое не объясняет, а дышит. Которое не стремится понравиться — а говорит то, что не помещается в слова. Он не работает с образом — он работает с правдой. С той, от которой обычно отводят глаза.
Сумгаит
Художник с философским и символическим мышлением. Его живопись — это всегда конфликт: между формой и хаосом, телом и системой, традицией и личным бунтом. Работы Тахири часто ироничны, но за этой иронией — глубокий вызов зрителю и культурным стереотипам. Он развенчивает иллюзии. Каждая его работа — это интеллектуальная ловушка, где простота формы сталкивается с тяжестью смысла. Он работает на грани притчи и абсурда, мифа и автопортрета, не боясь провоцировать, разрушать и смеяться. Тахири — художник, который не боится смотреть в корень. Даже если там — коррозия, страх, скрежет. В его искусстве нет догм. Только поиск — остросюжетный, тревожный и неумолимо честный.
Баку
Художник и дизайнер образов. Его работы балансируют между сном и реальностью, провокацией и метафизикой. Он работает с архетипами, травмой и женским образом как зеркалом общества. Визуальный язык Бабазаде — тревожный, насыщенный и точный. Каждая его работа — как фрагмент сна, в котором эмоции заговорили образами. Он не описывает — он кодирует. Фигура, цвет, перспектива — становятся символами, в которых можно прочесть и страх, и вызов, и внутреннюю уязвимость. Бабазаде не боится противоречий — он делает их частью своей визуальной правды. И даже когда его картины кажутся эстетичными — они всё равно тревожат. Потому что в их тишине живёт вопрос, на который не хочется отвечать.
Сумгаит
Он не пишет — он извергает. Цвет у него — как крик на грани молчания. Каждый мазок — будто ожог памяти, след от пережитого, не забытого. Его полотна — ритуал откровения. Тот, кто смотрит, словно заглядывает в трещину, где живёт то, что не сказано словами. Asiman работает на грани: между внутренним шепотом и визуальным срывом. Его живопись — это не рассказ, а выброс. Она не анализирует боль — она ею дышит. Каждая работа как будто спрашивает: «Ты точно хочешь это почувствовать?» И если да — обратно пути уже нет. Asiman не ищет красоту — он ищет правду.
Шуша
Он пишет переломы между формами. Его образы — это не существа, а состояния. Алиев работает там, где грань между реальным и символическим становится болью. Его живопись — это не рассказ, а след. След от попытки быть свободным, оставаясь человеком. Его фигуры — как осколки внутреннего «я», собранные в теле, которое уже не выдерживает. Птицы, маски, гибридные существа — не фантазия, а визуальный язык вытесненного. Он не рисует мир — он показывает, как этот мир режет изнутри. Цвет в его работах не передаёт настроение — он тревожит, будоражит, обнажает. Линия — как попытка удержать форму, которая всё равно распадается под грузом чувств. Саййар не ищет ответа. Он фиксирует трещину между личным и социальным. Между телом и ролью. Между тем, кем ты хочешь быть — и кем тебе разрешено быть. И именно в этой трещине — рождается YAZƏM.